СУПРУЖЕСКАЯ СЕМЬЯ В ПОИСКАХ СУВЕРЕНИТЕТА

Раньше для России были типичны ранние браки. Историки отмечали, что в XVI-XVII веках «русские женились очень рано. Бывало, что жених имел от 12 до 13 лет... Редко случалось, чтобы русский долго оставался неженатым...». Постепенно возраст вступления в брак повышался. Петр I указом 1714 г. запретил дворянам жениться, не достигнув 20, и выходить замуж, не достигнув 17 лет, а по указу Екатерины II (1775 г.) для всех сословий запрещалось венчать мужчин моложе 15, женщин моложе 13 лет; в случае нарушения указа брак расторгался, а священник лишался сана. Позднее нижняя граница бракоспособного возраста еще более повысилась. В соответствии с императорским указом 1830 г. минимальный возраст для вступления в брак поднялся до 16 лет для невесты и 18 лет для жениха. Однако крестьяне и нижние слои городского населения нередко обращались к духовным властям за разрешением выдать замуж дочь в более раннем возрасте. В качестве главного мотива выдвигалась необходимость иметь в доме работницу или хозяйку. Еще и к началу XX века брачность в России оставалась достаточно ранней. Более половины всех невест и около трети женихов в Европейской России были не старше 20 лет.

Еще на рубеже XIX и XX веков брачность в России была почти всеобщей. Согласно первой всеобщей переписи населения 1897 г., в конце XIX в. к возрасту 50 лет в браке состояли практически все мужчины и женщины, доля населения, никогда не состоявшего в браке, в возрастной группе 45–49 лет была существенно ниже, чем в странах Западной Европы.

Дореволюционная Россия почти не знала развода, брачный союз заключался на всю жизнь и практически не мог быть расторгнут. Развод рассматривался церковью как тягчайший грех и разрешался в исключительных случаях. Основанием для развода могло служить только «безвестное отсутствие» и «лишение всех прав состояния» одного из супругов. Тем не менее, по мере изменения общественных условий, постепенной эмансипации женщин, уже в дореволюционное время менялись взгляды на ценности супружества, отношение к разводу. Но эти изменения затрагивали в основном элитарные слои населения, официальные разводы были большой редкостью. В 1913 г. на 98,5 млн православных в России был расторгнут всего 3791 брак.

На рубеже XIX и XX веков (1896–1905) доля повторных браков в общем числе браков составляла примерно 14% для мужчин и 8% для женщин. В результате каждый мужчина и каждая женщина, дожившие до брачного возраста и сыгравшие свадьбу (один или более раз), жили в браке в среднем четверть века.

Что же представляла собой эта четвертьвековая жизнь в браке?

С. Соловьев в своей «Истории России с древнейших времен», описывая древние русские семейные порядки, отмечал, что «отношения мужа к жене и родителей к детям в древнем русском обществе не отличались особенною мягкостью. Человек, не вышедший из родовой опеки, становился мужем, т. е. с ним соединяли существо, не знакомое ему прежде, с которым он прежде не привык встречаться как с существом свободным. Молодой человек после венца впервые встречался с существом слабым, робким, безмолвным, которое отдавали ему в полную власть, которое он был обязан учить, т. е. бить, хотя бы и вежливенъко, по правилу Домостроя».

В России уже давно пытались хоть как-то ограничить браки по принуждению. Соловьев цитирует патриарший указ XVII века, предписывавший священникам «накрепко допрашивать» женихов и невест, а также их родителей, «по любви ли и согласию друг другу сопружествуются, а не от насилия ли или неволи». Ломоносов призывал «венчающим священникам накрепко подтвердить, чтоб они, услышав где о невольном сочетании, оного не допускали». Но на деле еще и в XIX веке молодые люди очень часто вступали в брак по выбору родителей. Притом, хотя брак всегда понимался как интимный союз мужчины и женщины, при заключении брака на первый план чаще всего выходили экономические и социальные соображения.

В патриархальной семье на женщину смотрели прежде всего как на семейную работницу - способность работать нередко была главным критерием при выборе невесты. Ходу назад после женитьбы не было, оставалось жить по старинной формуле: «стерпится - слюбится».

Семья не была той средой, в которой могла сложиться независимая, индивидуализированная человеческая личность. Человек для семьи - таков принцип, на котором держались испокон веку патриархальные семейные отношения.

Но что-то сдвинулось во второй половине XIX века. Привычные семейные отношения перестали удовлетворять людей, члены семьи начали «бунтовать». Тогда-то и вышел на поверхность скрытый конфликт большой и малой семьи, «работы» и «жизни». Патриархальная семья оказалась в кризисе.

Кризис этот раньше всего затронул городские слои русского общества, прежде также строившие свои семейные отношения по образцам, близким к крестьянским. Упоминаниями об этом кризисе заполнена русская литература второй половины XIX-начала XX века - от «Анны Карениной» Л. Толстого или «Грозы» А. Островского до статей безвестных или забытых авторов в научных и публицистических изданиях.

Противостояние старого и нового всё более раскалывало Россию, и линия этого раскола прошла через каждую семью.

При этом, на наш взгляд, незаслуженно игнорируется собственный исторический опыт, который следует признать положительным по целому ряду критериев.

На протяжении всей истории в русской культуре особое место занимала семья. Именно в семье и, собственно, семьей во многом формировалась национальная культура, этический «кодекс» социального поведения и, наконец, именно семья являлась и является первичной колыбелью национального мировоззрения для подрастающих поколений. Семья также выступает базовой единицей в иерархии демографических образований, в связи с чем вполне справедливо утверждение о том, что население представляет собой не столько совокупность людей, сколько совокупность семей и лишь по традиции рассматривается как совокупность индивидов, не различающихся ничем, кроме возраста и пола. На самом же деле люди живут семьями . В семьях рождаются, взрослеют и умирают.

Существует множество дефиниций семьи, выделяющих в качестве семьеобразующих отношений различные стороны семейной жизнедеятельности, начиная от простейших и крайне расширительных (например, семья – это группа людей, любящих друг друга, или же группа лиц, имеющих общих предков либо проживающих вместе) и заканчивая обширными перечнями признаков семьи .

По своей смысловой емкости выделяется определение семьи как исторически-конкретной системы взаимоотношений между супругами, между родителями и детьми, как малой группы, члены которой связаны брачными или родственными отношениями, общностью быта, взаимной моральной ответственностью и социальной необходимостью, в которой обусловлена потребность общества в физическом и духовном воспроизводстве населения .

В институциональном понимании семья как совокупность социальных институтов – это социологическая категория, отражающая обычаи, законы и правила поведения, которые закрепляют отношения родства между людьми . Семья как полифункциональный институт общественной системы представляет собой устойчивую форму взаимоотношений между людьми, в рамках которой осуществляется основная часть их повседневной жизни: сексуальные отношения, деторождение, первичная социализация детей, значительная часть бытового ухода, образовательного и медицинского обслуживания, особенно по отношению к детям и лицам пожилого возраста .

По мнению социолога-фамилиста А. И. Антонова, семью создает отношение “родители – дети”, а брак оказывается легитимным признанием тех отношений между мужчиной и женщиной, тех форм сожительства или сексуального партнерства, которые сопровождаются рождением детей. Для более полного понимания сути семьи следует иметь в виду пространственную локализацию семьи – жилище, дом, собственность – и экономическую основу семьи – общесемейную деятельность родителей и детей, выходящую за узкие горизонты быта и потребительства.

Таким образом, семья в социологической интерпретации – это основанная на единой общесемейной деятельности общность людей, связанных узами супружества – родительства – родства, и тем самым осуществляющая воспроизводство населения и преемственность семейных поколений, а также социализацию детей и поддержания существования членов семьи. Лишь наличие триединого отношения супружества – родительства – родства позволяет говорить о конституировании семьи как таковой в ее строгой форме. Факт отсутствия одного или двух из названных отношений характеризует фрагментарность семейных групп, бывших прежде собственно семьями (по причине повзросления и отделения детей, распада семьи из-за болезни, смерти ее членов, из-за развода и других видов семейной дезорганизации) либо не ставших еще семьями (например, молодожены, характеризующиеся только супружеством и ввиду отсутствия детей не обладающие родительством (отцовством, материнством) и родством, кровным родством детей и родителей, братьев и сестер .

Возникновение на Руси института полноценной семьи в вышеприведенном понимании было связано в первую очередь с принятием православного христианства (988 г.). Ни одна мировая религия, на наш взгляд, не отводит столь важное место семье в системе вероучения, как христианство. В данном отношении Православие можно без преувеличения определить как семейно ориентированную религию.

Предшествующие модели супружеских взаимоотношений в рамках языческого мироощущения нельзя назвать собственно семейными. Отношения мужа и жены в язычестве строились не на социальной иерархии, продиктованной логикой жизни, а на изначальной конфликтности. В славянском язычестве женщина характеризовалась мистической субъектностью, ее тайная «сила», как правило, злотворная, являлась причиной ее власти над мужчиной и внушала у последнего страх, почтение, ненависть и в определенной мере способствовало насилию . Смягчение нравов и нормализацию отношений в русском семейном быту связывают с окончательным утверждением Православия в конце ХVI в.

С распространением христианства тесно связана и гуманизация детско-родительских отношений, а также самого отношения к детям. Если в язычестве – на первый план выступают отношения между поколениями, причем не в культурном, а в чисто биологическом смысле, то в христианской культуре отношения отец–ребенок и мать–ребенок имеют важное и самостоятельное значение. В результате изменения детско-родительских отношений с приходом Православия на Русскую землю постепенно отмирала и практика человеческих жертвоприношений, в т. ч. новорожденных младенцев .

Глубокое взаимное уважение и ответственность друг перед другом характерна для детско-родительских отношений у русского народа не только на протяжении детского и подросткового периода, но и, что особенно важно, во время совершения главных жизненных событий – выбора супруга и вступления в брак. Уважение родителей и старших в целом, характерное для русских, раскрывается во всей полноте при изучении подготовки к свадьбе.

Процесс гуманизации (христианизации) брачно-семейных отношений, начавшись в Х в., занял не одно столетие и впоследствии коренным образом изменил как базовую социальную ячейку (семью), так и облик всего русского общества.

Сложившаяся традиционная модель брачного поведения русского народа, которая содержала в себе коренные этнические традиции и нормы христианской морали, с одной стороны, повторяла подобную модель других европейских обществ, но, с другой стороны, имела свои особенности.

В любом традиционном социуме такие демографические показатели как средний возраст вступления в брак и доля лиц, никогда не вступавших в брак, были намного ниже сегодняшних аналогичных показателей. Социальные нормы аграрной культуры определяли высокий уровень брачности. Однако, несмотря на свою универсальность, эти нормы не были полностью идентичными для России и западноевропейских стран. Достоверная информация о брачности, которая имеется с XVIII в. показывает, что в странах Западной Европы сложилась принципиально иная модель брачного поведения, отличавшаяся более поздним возрастом вступления в брак и высокой долей окончательного безбрачия .

Как показывают специальные исследования, в дореволюционной России вплоть до конца XIX века доминировал традиционный тип брачности, для которого были характерны такие отличительные черты как ранняя брачность и всеобщность брака (в брак вступали практически все представители каждого поколения). Исключением являлась небольшая часть людей, которые вынуждены были оставаться вне брака по состоянию здоровья или вследствие сознательного отказа (например, из-за монашества). Во второй половине XIX – нач. XX вв. к возрасту 45-49 лет лишь около 4% мужчин и 5% женщин оставались вне брака . Собственно, только такой тип брачности, который на фоне высокой смертности и неограничиваемого деторождения господствовал в тот период в России, и мог обеспечить необходимое возобновление поколений.

Исходя из данных межстрановых ретроспективных сравнений , отметим, что в европейских странах подобный тип брачности на рубеже XIX и XX вв. присутствовал, в основном, в регионах православной культуры: в Сербии, где процент безбрачия для женщин составлял 1%, для мужчин – 3%), в Болгарии (1% – для женщин; 3% – для мужчин), в Румынии (3% – для женщин; 3% – для мужчин) и в Греции (только в отношении женщин (4%), для греческих мужчин этот показатель в указанный период был несколько выше (9%)). Среди католических стран подобные показатели наблюдались лишь Венгрия (4% – для женщин; 5% – для мужчин).

Остальные 12 европейских государств , а также Австралия, Канада и США, по которым имеются сопоставимые данные, демонстрировали совершенно иной тип брачности, что отражалось, в том числе, и на удельном весе лиц, никогда не состоявших в браке к концу бракоспособного возраста. Если в Польше, Чехии, Германии и Испании среди 45–49-летних женщин доля никогда не вступавших в брак находилась в диапазоне 7,8%–10,2%, то в Австрии, Англии, Нидерландах, Швейцарии, Бельгии и Швеции их доля колебалась в районе 13%–19%. Италия и Франция с показателями женского безбрачия в 10,9% и 11,2%, соответственно, занимали промежуточные позиции в перечне стран с высокой долей окончательного безбрачия среди женщин.

Аналогичная ситуация в отмеченных странах сложилась на тот момент и в отношении мужского безбрачия. В Польше, Чехии, Германии и Испании доля 45-49-летних мужчин никогда не состоявших в браке находилась в пределах 6,1%-8,2%; Промежуточные позиции в странах с высокой долей мужского безбрачия наблюдались во Франции, Италии, Австрии и Англии – 10,4%-11%, а максимальные значения были зафиксированы в Нидерландах (13%), Швеции (13%), Швейцарии (16%) и Бельгии (16,1%).

Немаловажным вкладом Православия в формирование модели русской семьи стал отход от беспорядочных половых связей и полигамных брачных отношений и закрепление моногамной формы брака как единственно приемлемой социальной нормы. Церковь в форме церковного права и государство (в лице православного правителя) в форме светского права создавали юридические документы, в которых сначала ограничивались, а потом запрещались полигамия, наложничество, прелюбодеяние, традиционно принятые во времена язычества и свидетельствовавшие об автономии брачного и сексуального поведения в дохристианскую эпоху . Таким образом создавались нормативные условия для максимального благоприятствования распространению единобрачия.

В данном контексте важно отметить решительное осуждение русскими добрачных связей , которое четко прослеживается в многочисленных источниках XVI – XIX вв. «Беречь и блюсти чистоту телесную и от всякого греха отцам чад своих как зеницу ока и как свою душу… Если дочери у тебя, будь с ними строг тем сохранишь от греха: чтобы не посрамила лица своего, пусть в послушании ходит, а не по своей воле, а то по глупости осквернит девство свое, будет всем знающим тебя в посмешище, и осрамишься пред множеством людей. Если отдашь замуж свою дочь невинной, то великое дело сделаешь и в любом обществе похвалишься, и при конце жизни не будешь плакать о ней» . Такие идейные основы брачно-семейной жизни донес до нас «Домострой» (XVI в.), конституирующий устами протопопа Сильвестра социальные нормы средневековой Руси.

Аналогичные нравственные установки можно найти также в литературно-педагогическом произведении начала XVIII века под названием «Юности честное зерцало, или показание к житейскому обхождению, собранное от разных авторов» . В данной книге, имевшей особую популярность и переиздававшейся вплоть до конца XIX в., в разделе о девической чести среди двадцати обязательных добродетелей для девушек особо указывается на «девственное целомудрие, когда человек без всякого пороку или с другими смешения и без прелести плотские наружно и внутренно душою и телом чисто себя вне супружества содержит…» .

О том, какое значение уделялось сохранению целомудрия до брака, ярко свидетельствуют и некоторые элементы русских свадебных обрядов. Одним из них является «бужение» молодых во время первой брачной ночи, после чего их вели в избу, где продолжался пир и демонстрировали рубашку новобрачной. Если молодая оказывалась непорочной, ей и ее родне оказывали большие почести, если же нет, то подвергали всяческому поруганию. При благоприятном исходе пир принимал бурный радостный характер. Если же молодая была «испорченной», ее родителям и крестным подавали пиво и вино в дырявом стакане (решете), надевали на них хомут и т. д. Нередко подобному порицанию подвергалась и сваха («свахе первая чарка и первая палка»). Обычай показа рубашки бытовал довольно широко: в одних уездах молодая отдавала рубашку (свою честь) свекрови, а та расстилала ее у входа в дом; в других – ее вывешивали на обозрение всей деревни. Нередко после доказательства добрачной чистоты невесты начинали бить посуду, приговаривая: «сколько кусочков – столько сыночков, сколько в лесу кочек, столько дочек» , что свидетельствовало о многодетных репродуктивных установках наших соотечественников в то время.

Однако необходимость воздержания от добрачных связей касалась не только девушек. Добрачная невинность последних привлекала бо льшее внимание с одной стороны, потому, что, в отличие от мужчин, в данном случае всегда существовала возможность отследить физиологические изменения, вызванные дефлорацией (лишением девственности), а с другой – из-за риска внебрачного рождения, который по известным причинам распространялся только на девушек. Рождение внебрачного ребенка порицалось общественным мнением и приводило к социальной изоляции незамужней матери, практически исключая, в случае отказа отца ребенка на брак, всякие шансы на замужество.

В то же время строгий нравственный запрет на преждевременные половые отношения в равной степени распространялся и на мужчин. Не случайно юноше не доверялись некоторые сельскохозяйственные работы, например, посев, который ассоциировался с оплодотворением. Более того, покидать деревню молодым людям разрешалось только под присмотром взрослых . Парень, имевший до свадьбы физическую близость с женщиной, тоже считался испорченным, ему вредила «подмоченная» репутация, и его называли уже не парнем («малым»), а «мужиком» . В вышеупомянутом произведении петровской эпохи, помимо правил поведения для девиц, содержатся следующие наставления для отроков: «Отрок имеет быть трезв и воздержан… От чужеложства (блуда), играния и пьянства должен каждый отрок себя вельми удержать и от того бегать, ибо из того ничто ино вырастает, кроме великой беды и напасти душевные и телесные и душевные, от того ж рождается и погибель дому его, и разорение пожиткам» .

Объявляя «брак честен» и «ложе непорочно» , Православная Церковь всегда критически относилась к супружеским изменам , считая их смертным грехом. С утверждением на Руси христианства Церковь, ограничивая сексуальное поведение рамками моногамного брака, тем самым укрепляла социальные институты брака и семьи. По сравнению с «блудом» супружеская неверность считалась более серьезным прегрешением. Измена жене или мужу считалась настолько неприемлемой, что могла стать исключительным поводом для расторжения брака, что было весьма редким событием в христианский период отечественной истории. Понятие чести для крестьян, которые в дореволюционной России составляли 85-90% населения, для мужчин включало отсутствие оснований для оскорблений (в том числе за безнравственный образ жизни) и умение ответить за незаслуженные поношения, а для девушек и женщин, – соответственно, добрачную чистоту и отсутствие измен. Нарушение супружеской верности рассматривалось не только как предательство супруга и совершение тяжкого греха, но одновременно являлось вызовом всему обществу, в связи с чем могло стать предметом серьезного обсуждения на общинном сходе. При обвинении одного из супругов в измене обвинитель должен был доказать на сходе обоснованность своих претензий. Если это удавалось, то виновная сторона подвергалась жесткому общественному осуждению. В течение года такой человек не имел права посещать соседей и был нежеланным гостем в любом доме. Его честь в глазах общины была навсегда потеряна. Особенно предосудительной считалась неверность жены – хранительницы домашнего очага и благочестия.

Семейная честь, построенная на православных нравственных принципах, формировала стойкость национального характера, удивительное мужество и готовность к самопожертвованию. Одной из ярких иллюстраций к сказанному является пример княжеской доблести из далекого 1238 года, когда войско хана Батыя приблизилось к пределам Рязанского княжества. Местный князь Федор Юрьевич, возглавив посольство, отправился тогда к Батыю, чтобы постараться отвести беду. Последнему же донесли, что у князя красивая жена. «Царь Батый лукав он был немилостив, распалился в похоти своей и сказал князю Федору: «Дай мне, княже, изведать красоты жены своей. Благоверный же князь Федор Юрьевич посмеялся только и ответил: «Не годится нам, христианам, водить к тебе, нечестивому царю, жен своих на блуд. Когда нас одолеешь, тогда и женами нашими владеть будешь»»». Батый разъярился и тотчас повелел убить князя, а тело его бросить на растерзание зверям и птицам. Эта трагическая история убедительно говорит о том, что гражданское мужество подчас сравнимо, или даже превосходит, то, которое проявляется на поле брани.

Ради «второй половины» и чести семьи наши предки готовы были, не задумываясь, идти на смерть, но и от супруги (супруга) ожидали пожизненной верности. Если эти ожидания не оправдывались, что, подчеркнем особо, в дореволюционной России было крайне редким явлением, то на виновника со всей силой обрушивалось общественное негодование. Что бывало при нарушении супружеской верности наблюдал в 1891 г. М. Горький в д. Кандыбовке Николаевского уезда Херсонской губернии. «Пострадавший привязал обнаженную жену к телеге, сам залез на телегу и оттуда хлестал жену кнутом. Телега в сопровождении улюлюкающей толпы двигалась по деревенской улице. В других местностях, по сведениям М. Горького, изменниц обнажают, мажут дегтем, осыпают куриными перьями и так водят по улице…» . Для справедливости отметим, что исторический опыт других государств и цивилизаций в их отношении к адюльтеру содержит куда более строгие социально-правовые практики. В Древней Иудее прелюбодеев побивали камнями. В Риме закон повелевал связывать таких людей вместе и бросать в огонь. В древней Греции был издан закон – секирою отсекать голову мужу или жене, взятым на месте измены. Египтяне изменившего супруга били железом, а прелюбодейке отрезали нос. Бразильцы таких жен или убивали, или же продавали как рабынь и т. д.

Специфика национальной ментальности и семейной культуры русского народа в доиндустриальный период отличалась ярко выраженным семьецентризмом. Не иметь супруга в зрелом возрасте было греховным и противоестественным. Холостой мужчина до женитьбы в деревне не являлся полноценным членом социума. Он не имел права голоса при решении принципиально важных вопросов в семье и на крестьянском сходе. В российском обществе, в котором численно доминировали земледельцы, брак рассматривался как главное условие благонадежности и порядочности человека, его материального благополучия и общественной значимости. Община могла не разрешить неженатому молодому человеку одному покинуть деревню даже на короткий срок. Только после создания семьи он становился полноправным членом «мира» – сельской общины. Ведь, как правило, только семейный крестьянин получал земельный надел – главный источник средств существования – и затем начинал платить налоги, нести повинности. Сложным образом складывалось и положение незамужних крестьянских девушек. Поздний брак для них рассматривался как чрезвычайное обстоятельство, а безбрачие вызывало общественное осуждение .

Особенности матримониального поведения в дореволюционной России, помимо ранней и практически всеобщей брачности, также отличались редкостью расторжения брака, что было связано в первую очередь с религиозностью населения. Православная Церковь рассматривает брак как священное таинство, а развод – как тяжкий грех. «Что Бог сочетал, того человек да не разлучает» – гласит одна из нравственных заповедей священного писания (19 Мф:6). Согласно законам Российской Империи, действовавшим до начала ХХ в., брак прекращался только после смерти одного из супругов, расторжение же брака допускалось в качестве исключения лишь в двух случаях – при доказанной супружеской измене (прелюбодеянии) и возникшей еще до брака «неспособности одного из супругов к брачному сожитию», которая не была известна до вступления в брак . Причем в случае прелюбодеяния виновный супруг на семь лет терял право на другой брак. Христианский фамилистический императив надежно оберегал целостность семьи, что ясно подтверждает дореволюционная статистика, свидетельствующая о незначительном количестве случаев расторжения браков. В 1897 г. в Российской империи среди православных, составлявших около 70% лиц 20 лет и старше, было зарегистрировано лишь 1132 развода. Низкие показатели разводимости подтверждаются и данными о распределении населения по брачному состоянию по переписи 1897 г., согласно которым на 10 000 женатых приходилось 14 разведенных мужчин, а на то же число замужних – 21 разведенная женщина. В определенной степени такому положению дел способствовало строгое законодательство в отношении разводов, но основная причина устойчивости браков имела аксиологические причины и заключалась в высокой ценности семьи и брака во всех социальных группах.

Важнейшим фактором стабильности и благополучия русской семьи была высокая репродуктивность . Семья у русских в христианский период отечественной истории всегда была многодетной.

Наступление беременности вызывало предельно заботливое отношение к женщине, ее освобождали от всех сколько-нибудь угрожающих в ее положении домашних работ. Особенно внимательно относились к первородящей женщине. Свекровь (большуха), осмелившаяся заставить молодую беременную сноху выполнять тяжелую работу, могла подвергнуться жесткому публичному осуждению крестьянской общины.

Детоцентризм (чадородие, многодетность) являлся неотъемлемой чертой ментальности представителей всех слоев русского общества, что выражалось в подлинной любви к детям, отсутствии практики регулирования рождаемости и, как следствие, в многочисленности детских контингентов. Дети, по мнению П. Сорокина, были теми «обручами», которые сплачивали семейный союз, заставляли супругов терпеливо относиться друг к другу, мешали им расходиться из-за пустяков, давали смысл браку. Накануне большевистского переворота в 1916 г. году П. А. Сорокин обращал внимание на статистическое подтверждение ценности детей, указывая на то, что процент разводов обратно пропорционален проценту рождаемости: особенно высок в странах с малой рождаемостью (Франция и Швейцария) и низок, где рождаемость высока (в т. ч. в России). То же самое отчетливо прослеживается и в современной демографической статистике разных стран.

Важность деторождения определяла во многом обрядовый характер традиционного ритуала создания семьи: свадьба буквально насыщена действиями продуцирующего характера и пожеланиями многодетности: «Дай Бог вам, Иван Иванович, богатеть, а вам, Марья Ивановна, спереди горбатеть» (т. е. беременеть). «Сколько кусочков – столько сыночков, сколько в лесу кочек, столько дочек» – приговаривали, разбивая посуду на радостях после доказательства добрачной чистоты невесты (обычай показа рубашки в первую брачную ночь) . До наших дней дошли и многие другие народные пословицы, связанные с деторождением: «Один сын – не сын, два сына – полсына, три сына – сын»; «Первый сын – Богу, второй – царю, третий – себе на пропитание»; «Все равны детки – и пареньки, и девки», «Изба детьми весела» и т. д. Особенно радовались при рождении двойни, полагая, что «одного дал Господь, а другого – Богородица» . При этом чадолюбие русских не ограничивалось собственными детьми, простираясь гораздо шире: «Не строй семь церквей, пристрой семь детей» (т.е. сирот). Всячески приветствовалось усыновление, считалось, что в семье, приютившей сироту, и свои родные дети не будут болеть и умирать.

Слова апостола Павла, – «Женщина спасается чадородием» (1 Тим. 2, 15), – выступали неоспоримым нравственным правилом, которое усиливало в народном сознании Божественную заповедь, данную от сотворения мира: «Плодитесь и размножайтесь и наполняйте землю» (Быт. 1, 28). Соответственно бесплодие при описанном отношении к детям считалось тяжким несчастьем: к таким людям окружающие относились с большим сочувствием. Малейшее подозрение в невозможности произвести потомство исключало для человека любые шансы на брак, несмотря на все прочие достоинства.

Традиционная для русских культура родовспоможения сложилась и функционировала как постоянное и неразрывное соединение практического опыта и религиозных воззрений. Разделить их при исследовании невозможно, более того, такие попытки привели бы к ошибочному пониманию жизни русского человека, особенно крестьянина. Влияние религиозного фактора было особенно ощутимо во всем, что касалось рождения и ухода за роженицей и новорожденным. На всем протяжении беременности женщины особенно усердно прибегали к средствам христианской защиты: регулярно крестились, пили святую воду, читали молитвы и акафисты, исповедовались и причащались. Об облегчении родов женщины ее родные и она сама молились святым великомученицам Екатерине и Варваре, так как те «сами трудились родами», святой Анастасии Узоразрешительнице – в ее власти было «разрешать узы», святому Иоанну Богослову, который, по преданию, помог родить встретившейся ему на дороге женщине. Молились святой Анне – матери девы Марии и, конечно, самой Богородице. Среди чудотворных икон Богородицы особая помощь исходила от Федоровской Божьей Матери. В случаях трудных родов муж обходил с иконой вокруг дома .

Примечательно, что повитухой (женщиной, принимающей роды) могла быть только пожилая женщина с безупречной репутацией, т.е. незамеченная в неверности мужу и других скверных поступках. Профессиональному искусству повитухи была свойственна определенная этика: все свои знания и навыки она должна была направлять исключительно на сохранение жизни ребенка. Одно лишь подозрение в том, что она тайно занимается абортами, могло лишить ее практики и привести к социальному протесту таких действий .

Закономерным итогом рассмотренных нравственных установок была высокая рождаемость и стремительный прирост населения. Примечательно, что при исследовании конфессиональной детерминации рождаемости у представителей различных религий наблюдается значительная разница в показателях итоговой репродукции. Наибольшая реализация плодовитости, как показывает статистика того времени, была свойственна коренному православному русскому населению. В среднем число рождений на каждые десять тысяч населения составляло :

У православных 511

У римо-католиков 365

У магометан (мусульман) 439

У евреев (иудеев) 307

У протестантов 292

Как указывает А. Н. Рубакин, автор замечательного труда «Россия в цифрах» (1912 г.), опираясь на данные специального исследования проф. Веккера и Баллода, рождаемость русского населения за целых 128 лет почти не изменилась: как во второй половине XVIII в., так и во второй половине XIX в. на каждые десять тысяч жителей российского населения круглым счетом рождалось около 480 детей .

Швеция, Бельгия, Швейцария, Нидерланды, Англия и Уэльс, Австрия, Франция, Италия, Испания, Германия, Чехия, Польша.

Носкова А. В. Социальные изменения института семьи в доиндустриальной России: историко-социологический анализ: Дис. … д-ра соц. наук. – М., 2005. С. 99

Домострой. – М.: «Паломник», 2006. С. 38, 41-42

Книга была выпущена в 1717 г. по указанию Петра I. Авторы издания неизвестны. Предполагаемый составитель – епископ Рязанский и Муромский Гавриил (Бужинский). Книга была, в основном, рассчитана на детей дворянского сословия и формировала новый стереотип поведения светского человека, избегающего дурных компаний, мотовства, пьянства, грубости, и придерживающегося благородных манер. Вместе с тем «Зерцало» отражало отношение всего русского общества, а не только дворян, к вопросам нравственности, в том числе правилам добрачного поведения.

Сегодня многодетная семья, скорее, исключение, а в дореволюционной России большинство семей были многодетными. Наши бабушки и прабабушки воспитывали, как правило, не менее троих (а то и пятерых) детей. Правда, до взрослого возраста доживали далеко не все. Причин у феномена многодетности было несколько, и пресловутая неспособность к семейному планированию здесь ни при чём.

Экономическая причина многодетности

Климатические условия накладывали свой отпечаток на семейное благополучие крестьянской семьи. Одной семье было достаточно тяжело содержать престарелых родителей, поскольку имея 2.5 десятины, по данным князя Щербакова, средняя семья жила впроголодь. Поэтому родители могли быть уверены в гарантированном куске хлеба в старости только в том случае, если поднимали на ноги несколько детей – будущим своих кормильцев.

Бог дает детей – даст и на детей

В те времена средняя продолжительности жизни была небольшой, а поэтому девушка могла выйти замуж в 13 лет, а юноша имел право жениться в 15 лет. Такие ограничения устанавливала с XVIII века «Кормчая книга» - свод церковных правил.

Не стоит преувеличивать религиозные каноны, связанные с рождением детей, но в ту пору считалось, что «грешно пытаться решать за Бога кому появляться на свет». Именно этим правилом и руководствовались в русских семьях до революции.

Сыновья и дочери

Если первым ребёнком в семье была дочь, отец относился к ней равнодушно, а дома об этом говорили с сожалением. Разве бабушка прибавит: «ничего, нянька будет». А молодого отца, у которого родилась дочь-первенец, другие мужики на деревне имели право поколотить – «зачем девку родил». Бывало, что перепадало молодому отцу здорово, а он молчал, терпел, а потому, что «так издавна водится».

Основа семейного воспитания – материнство

Сегодня интересно читать «Записки русского крестьянина», в которых уроженец села Карачун Задонского уезда Воронежской губернии Столяров рассказывает о роли матери в крестьянской семье. По его словам именно мать решала все бытовые проблемы детей, в том числе и продуктовое планирование и изготовление одежды. Да и авторитета в русских семьях у матери было не меньше, чем у отца.

«Было удивительно видеть, как дети жались к своей измученной матери, - писала в своих мемуарах врач Давыдова. – И она никого не забывала, каждого гладила по голове, даже старшего почти взрослого сына, который располагался чуть поодаль от стайки девочек и мальчиков. Чем младше был ребенок, тем ближе он сидел к маме. И это правило никем не оспаривалось».

Дед да бабка

Не стоит забывать, что родители в крестьянских семьях практически всегда работали. Даже беременная женщина делала всю домашнюю работу – молотила, полола, сажала и капала картошку вплоть до самых родов. «Иныя родят в поле, иныя в тряской телеге (почувствовав приближение родов иныя бабы торопятся доехать домой). Иная баба, при начавшихся родовых схватках, бежит домой, «как овченка» - писали этнографы того времени.

История Диляра Латышина в книге «История педагогики» пишет: «В деревнях часто можно было встретить на улице едва ступающего босыми ножками ребенка в одной коротенькой рубашонке. С корочкой хлеба в руке расхаживал он под окном избы, около которого сидела с работой мать, изредка на него поглядывая ».

Поэтому велика в воспитании детей была роль бабушек и дедушек, которые не только присматривали за детьми, но и передавали им полезные знания. Часто происходило это через сказки, в которых шла речь об опасностях, подстерегающих в лесах и реках. Страх перед водяным, серым волком или другими «злыми героями» являлся своеобразным психологическим тормозом для вездесущего деревенского мальчишки, зачастую представленного самому себе. Зато с лет 10 его можно было встретить одного в лесу, в поле, он ходил в соседнее село и возвращался иногда поздно ночью без всякого страха.

В продолжение темы ещё 20 фотографий начала XX века, на которых запечатлены .

Рождение дочери в аристократической семье воспринималось с не меньшей радостью, чем рождение сына. Дети вообще рассматривались, как божье благословение, как смысл семейного союза и главный капитал семьи. Дочь была также важным «инструментом» для укрепления альянсов между аристократическими семьями.И лишь только когда вслед за первой дочкой рождались еще одна-две - только тогда начинали понемногу волноваться, а когда же наконец появится сын, наследник? Но так как детей в семьях было не менее 5-6, то вероятность рождения хотя бы одного сына была довольно высокой. И потом рождение дочки в аристократической семье не являлось тяжелым финансовым бременем, как это часто было в небогатых бюргерских или рабочих семьях. В аристократических кругах отношения родителей и детей в 19 веке были более близкими, чем в предыдущие века. Хотя дети аристократов по-прежнему большую часть времени проводили с гувернантками, но воспитание уже не перекладывалось полностью на персонал, как это часто случалось раньше, а проводилось под «мудрым руководством» и наблюдением родителей, особенно матери. Девочки были с первых дней окружены несколькими людьми, которые о них заботились. Это прежде всего кормилица, которую нанимали, даже если мать сама кормила (такие случаи участились во второй половине 19 века). Кормилицу брали из рекомендованной семьи со «здоровыми традициями». Одновременно с кормилицей к девочке была приставлена няня, которую тоже брали строго по рекомендации. Эти няни нередко няньчили не одно поколение одной и той же аристократической семьи и жили в семье десятилетиями, их оставляли в доме, даже когда они уже были старыми и немощными (своего рода пенсионное обеспечение).

Дети были гордостью родителей и бабушек-дедушек. Но как бы ни были они любимы, но они не являлись центром семьи, как это часто бывает в наше время – когда жизнь семьи полностью подстроена под режим детей… Наоборот дети должны были подстраиваться под взрослых и их режим, перенимать их правила игры.Не могло и речи быть о том, чтобы маленькие дети сидели за общим семейным столом во время приема пищи. А вдруг дитё кашлянет с наполненым кашей ртом? До определенного возраста дети ели в своей комнате вместе с персоналом. И лишь когда они овладевали правилами поведения за столом, только тогда их усаживали за общий стол. Обычно это случалось не раньше 10 лет, а то и позже. От детей требовалось не только безупречно обращаться со столовыми приборами, но и молчать во время приема пищи, за исключением случаев, если взрослые обратились к ним с вопросом. (Я читала, что императрица Мария Терезия позволила своему сыну, будущему императору Иосифу, сесть за «взрослый» стол только в 15 лет, но это было в конце 18 века).Абсолютным табу было также, чтобы дети участвовали в торжественных и семейных мероприятиях – домашних балах, вечерах, салонных встречах, дамских чаепитиях… Максимум, что им позволялось – помочь в подготовке и украшении зала, и то если они не прогуливают при этом уроки.
Девочки и мальчики первые годы жизни воспитывались вместе. Первые годы дети обучались дома домашними преподавателями. Затем мальчиков отправляли в частные пансионаты (а под конец монархии нередко и в публичные гимназии), а девочкам почти всегда продолжали преподавать дома. Лишь в отдельных случаях их отправляли в (дневные) католические школы.

Воспитание девочки-аристократки было полностью направлено на то, чтобы вырастить из нее примерную жену, мать и гостеприимную хозяйку дома. Девочки учились рукоделию, составлению букетов, игре на фортепьяно. Также иностранные языки были чрезвычайно важны. В характере особо ценными считались доброта и сострадание. Кроме того девушка должна быть скромной, сдержанной, уметь управлять своми эмоциями и держаться в тени - семьи или (позже) мужа.Дети аристократов, особенно девочки, практически не имели контакта с детьми из других слоев населения. Даже дети из семей «второго общества» (так назывался класс богатых бюргеров), какими бы богатыми они ни были, не считались им ровней. Одежда девочек-аристократок была простой и удобной. Маленькие девочки одной семьи часто были одеты в одинаковые платья. Обычно это было простое шерстяное или хлопчатобумажное платье и к нему передничек, иногда с рюшами. В будние дни носили платья темных тонов, по выходным - светлых. На ногах – грубые чулки и башмачки. Будничные платья шились кем-то из домашнего персонала, кто умел шить. И только нарядные платья для особо торжественных случаев заказывались у профессиональных портних или в салонах мод. Маленькие носили платья до колен, с возрастом платья становились все длиннее.Маленьким девочкам разрешалось носить волосы распущенными или полураспущенными, но когда они подрастали, волосы должны были обязательно быть заколотыми.
Как в поведении, так и в одежде главным принципом была скромность и сдержанность. Сладкое детям в аристократических семьях давалось только по праздникам и воскресеньям. Не по той причине, что сахар вреден, а исключительно чтобы не разбаловать детей. Самым любимым праздником у детей было Рождество. Елку снизу доверху увешивали сладостями и орехами, и она полностью отдавалась на «разграбление» детям.

Важным методом воспитания были телесные наказания. Мальчиков могли выпороть, при наказании девочек использовали более «мягкие» методы – например, ударить линейкой по рукам или отшлепать. Но наиболее часто применяемыми методами наказания были лишение сладкого, запирание в комнате, а у старших детей – «лишение любви», демонстрация равнодушия, игнорирование. Самым постыдным было для родителей, если дети не умели себя «пристойно» вести на людях, если они были несдержанны, шумны и капризны. Поэтому эти вредные черты старались «ломать» как можно раньше.От детей в аристократических семьях требовалось не ныть по любому поводу, терпеть боль и физические неудобства. Принцип «держать тело в узде» возводился в культ, как признак принадлежности к классу «избранных». Условия жизни были спартанскими – детские спальни зимой отапливались по минимуму. От подрастающих девочек строго требовалось содержать тело в чистоте, а одежду безупречно аккуратной, причем при любых условиях.

В семьях аристократов очень поощрялось регулярное ведение детьми дневников. Не столько для того, чтобы запечатлить важные события своей жизни, скорее чтобы дать оценку своему собственному поведению, чтобы осмыслить, достойна ли ты носить высокое имя, довольны ли тобой родители. Такой письменный «самоанализ», «разбор» собственных ошибок считался очень важным кирпичиком для безупречного поведения в будущем. Дневник девочки время от времени давался на «проверку» матери.аспорядок дня был строго расписан по минутам – занятия, прием пищи, игры, прогулки на свежем воздухе. Зимой дети любили ходить на каток. Вообще физическому воспитанию детей уделялось большое внимание – верховая езда, езда на велосипеде.
Летом вся аристократическая семья выезжала в свое летнее поместье. Родители ехали в поезде первым классом, а дети с персоналом – вторым. Дети обычно с нетерпением ждали этого дня, ведь за городом им предоставлялась гораздо большая свобода. Здесь им можно было шуметь, лазить по деревьям, рыбачить, плавать, и родители временно закрывали глаза на общение их благородных чад с детьми прислуги и местных крестьян. Здесь детям позволялось быть детьми, независимо от пола. Детские «банды» ставили на уши дворцовый парк, делали набеги на сады и огороды. И несмотря на социальные различия там нередко завязывалась многолетняя дружба.Для девочек матери организовывали «детские балы» и «званые обеды», куда они приглашали своих ровесниц из других аристократических семей. Эти мероприятия устраивались не для развлечения, а в первую очередь чтобы девочки учились играть роль хозяйки дома. К ней приходили нарядные гости, хозяйка должна была «правильно» встретить гостей, учились пользоваться приборами, пили лимонад с пирожными, вели «светские» беседы, маленькая хозяйка следила (по крайней мере должна была следить), чтобы никто не скучал. Подготовка к «большой» жизни.Девочки в аристократических семьях росли в почти полной изоляции от внешнего мира и даже, будучи уже женами и матерями, знали очень мало о жизни людей вне их круга. Это даже считалось плюсом – чем наивнее девушка, тем лучше. Но в начале 20 века многие аристократические семьи стали отказываться от принципа изоляции в воспитании дочерей, потому что понимали – такие методы устарели. Времена менялись, мир аристократов потихоньку «открывался»…

В следующем номере)

На исходе XIX века

Семья большая и малая

Веками формы традиционной крестьянской семейной жизни были «подогнаны» к экономическим и социальным условиям российского земледельческого хозяйства. Но во второй половине XIX века эти условия стремительно уходили в прошлое, а вместе с тем лишались опоры и приспособленные к таким условиям семейные структуры, формы и нормы семейных отношений. Именно в это время вышло наружу всегда существовавшее подспудно противоречие «малой» и «большой» семей.

В России дольше, чем в странах Западной Европы, задержалась большая, неразделенная семья — расширенная (т. е. состоящая из одной супружеской пары и других, не являющихся супругами родственников разной степени близости, — овдовевших родителей и прародителей, неженатых детей, внуков, правнуков, дядьев, племянников и т. д.) и составная (имеющая в своем составе несколько супружеских пар и, так же как и расширенная семья, других родственников). Впрочем, не все члены такой большой семьи обязательно кровные родственники, тем более близкие. Она может включать и более отдаленных родственников (двоюродных и троюродных братьев и сестер, внучатых племянников и т. п.), а также и лиц, связанных свойством, — зятьев, снох, золовок, деверей и пр., — и даже людей, не связанных с ней ни родством, ни свойством, но живущих под той же крышей и ведущих совместное с другими членами семьи домашнее хозяйство: приемные дети, ученики, приживалы, работники, прислуга.

Но наряду с большими всегда существовала и малая семья, состоявшая из супружеской пары с детьми, а иногда и без детей. Она могла существовать в одном из двух видов: как автономная малая семья либо как «встроенная» в большую семью, как ее составная часть.

Историки и социологи давно уже ведут споры о том, каким было соотношение этих двух форм существования «супружеской семьи» в прошлом. Было время, когда они единодушно полагали, что во всех без исключения обществах, где сейчас господствует малая супружеская семья, прежде безусловно преобладала семья сложная, которая была основной формой частного общежития, предшествовавшей современной малой семье. В последние десятилетия это единодушие исследователей было сильно поколеблено: анализ исторических источников привел многих исследователей к выводу, что в действительности в прошлом малая супружеская семья встречалась гораздо чаще, чем полагали прежде.

Сам факт извечного параллельного существования малых и больших семей едва ли вызывает сомнение. Иначе не могло и быть — формирование того или иного типа семьи не было жестко детерминированным процессом, речь может идти только о том, какой была вероятность появления каждого из них. Необходимо ясно понимать, в каких демографических условиях шло формирование семьи еще 100-200 лет назад. Неразделенные семьи, как правило, были «отцовскими», т. е. продолжались по мужской линии, причем женатые сыновья оставались в родительском доме, а замужние дочери уходили в семью мужа. В русской деревне в родительской семье обычно оставались все женатые сыновья со своими женами и детьми. Для того чтобы сложилась и была зафиксирована статистикой трехпоколенная неразделенная «отцовская» семья, надо, чтобы в семье старшего поколения был хотя бы один сын, доживший до возраста, когда он может жениться и иметь детей, и чтобы хотя бы один из его родителей был жив к этому моменту.

В допромышленную эпоху, в силу высокой ранней смертности, довольно значительного бесплодия, частых выкидышей и других подобных обстоятельств, вероятность выполнения указанных условий была невысока. Поэтому, даже если допустить, что большинство людей стремились к созданию и сохранению многопоколенных, неразделенных больших «отцовских» семей, совершенно неизбежным было большое число несостоявшихся или частично состоявшихся семей этого типа. Во втором случае складывалась, например, «братская» семья — сложная, но двухпоколенная. В первом же случае возникала малая семья, состоящая из супругов с детьми, а иногда и без них. Такая семья и трактуется исследователями как «супружеская», или «нуклеарная» (группирующаяся вокруг «супружеского ядра»). Но в прошлом — это вынужденная нуклеарность.

Подобные малые семьи не стремятся воспроизвести себя в прежнем виде, а при малейших благоприятных условиях превращаются в большие, сложные. История знает самые разные способы преодоления вынужденной нуклеарности. Во многих странах, в том числе и в России, было широко распространено усыновление при отсутствии прямых потомков мужского пола, причем усыновляемым мог быть не только ребенок, но и взрослый мужчина. Когда для этого были условия, практиковалось и «приймачество» — вопреки обычаю замужняя женщина вместе с мужем жила в семье своих родителей.

Малая супружеская семья скорее всего ровесница большой, неразделенной, ее постоянная спутница. Сосуществуя на протяжении веков, они находились в своеобразном симбиозе, нуждались друг в друге, знали и конкуренцию, и противоборство, и взаимные уступки.

Явные экономические и демографические преимущества большой семьи долгое время исключали массовое стремление малых семей к обособленному существованию. Малая семья, группирующаяся вокруг супружеского ядра, никогда не противостояла большой семье как тип, скорее, она ощущала свою неполноценность, незавершенность по сравнению с большой и стремилась при первой возможности превратиться в такую большую, сложную, многопоколенную семью, в недрах которой она чувствовала себя более защищенной. Человек здесь меньше зависел от столь частых в прошлом экономических, демографических и прочих случайностей.

Но за эту относительную защищенность супружеской семье приходилось платить дорогую цену. Такая семья была двуликим Янусом. Одним ликом она была обращена внутрь себя — к супружеству, продолжению рода, воспитанию детей. Другой же лик супружеской семьи был повернут вовне — к непосредственному окружению, к большой семье, которой ее малые составные части, заботясь о своих собственных интересах — тех, что находились под присмотром первого Янусова лика, — уступали львиную долю своего суверенитета.

Так было везде, так было и в России. Крестьянин вел тяжелейшую, но далеко не всегда успешную борьбу за существование, голод постоянно стоял у порога его избы. Большая семья лучше соответствовала условиям земледельческого труда, повышала шансы на выживание. Перед этим решающим соображением все остальные отступали на второй план. Об экономических преимуществах больших крестьянских семей много писали во второй половине XIX века, и следует лишь добавочно указать на некоторые демографические основания предпочтения больших семей. Вероятность для супругов овдоветь, для детей — остаться сиротами, а для стариков — оказаться одинокими в конце жизни была еще очень высока, а принадлежность к большой семье давала всё же некоторую дополнительную «страховку», защищавшую овдовевшую многодетную мать, детей-сирот или беспомощных стариков от голода и полной нищеты.

По меркам своего времени патриархальная семья в России была абсолютно естественной, «нормальной». Согласованность основных черт такой семьи, равно как и крестьянской общины, в которую она входила, со строем хозяйственной жизни делала этот тип социальной организации прочным, устойчивым. Он же в свою очередь придавал устойчивость хозяйственной, да и политической системе.

Столетиями «отцовская» семья была кирпичиком, из каких складывались общественные устои, — так она и виделись авторам XIX века. На этом фундаменте и впрямь выросло очень многое в культуре и идеологии русского общества, его мироощущении, его представлениях о добре и зле, о соотношении коллективистских и индивидуалистских ценностей.

Настал, однако, момент, когда всё это здание — вместе с семейным фундаментом — начало терять свою вековую устойчивость. Деревня всё в меньшей степени определяла лицо экономики страны, а в самой деревне натуральное хозяйство стремительно отступало под натиском товарно-денежных отношений. Тогда и начал трещать по швам привычный семейный уклад. Вырастая из тесного костюма натурально-хозяйственных отношений, сталкиваясь со всё новыми задачами, приобретая всё более разнообразный и сложный социальный опыт, русский человек быстро менялся и начинал задыхаться в узких рамках устаревших институтов, среди которых семья, в силу своего повсеместного присутствия, занимала одно из первых мест.

Супружеская семья в поисках суверенитета

Раньше для России были типичны ранние браки. Историки отмечали, что в XVI—XVII веках «русские женились очень рано. Бывало, что жених имел от 12 до 13 лет... Редко случалось, чтобы русский долго оставался неженатым...». Постепенно возраст вступления в брак повышался. Петр I указом 1714 г. запретил дворянам жениться, не достигнув 20, и выходить замуж, не достигнув 17 лет, а по указу Екатерины II (1775 г.) для всех сословий запрещалось венчать мужчин моложе 15, женщин моложе 13 лет; в случае нарушения указа брак расторгался, а священник лишался сана. Позднее нижняя граница бракоспособного возраста еще более повысилась. В соответствии с императорским указом 1830 г. минимальный возраст для вступления в брак поднялся до 16 лет для невесты и 18 лет для жениха. Однако крестьяне и нижние слои городского населения нередко обращались к духовным властям за разрешением выдать замуж дочь в более раннем возрасте. В качестве главного мотива выдвигалась необходимость иметь в доме работницу или хозяйку. Еще и к началу XX века брачность в России оставалась достаточно ранней. Более половины всех невест и около трети женихов в Европейской России были не старше 20 лет.

Еще на рубеже XIX и XX веков брачность в России была почти всеобщей. Согласно первой всеобщей переписи населения 1897 г., в конце XIX в. к возрасту 50 лет в браке состояли практически все мужчины и женщины, доля населения, никогда не состоявшего в браке, в возрастной группе 45-49 лет была существенно ниже, чем в странах Западной Европы.

Дореволюционная Россия почти не знала развода, брачный союз заключался на всю жизнь и практически не мог быть расторгнут. Развод рассматривался церковью как тягчайший грех и разрешался в исключительных случаях. Основанием для развода могло служить только «безвестное отсутствие» и «лишение всех прав состояния» одного из супругов. Тем не менее, по мере изменения общественных условий, постепенной эмансипации женщин, уже в дореволюционное время менялись взгляды на ценности супружества, отношение к разводу. Но эти изменения затрагивали в основном элитарные слои населения, официальные разводы были большой редкостью. В 1913 г. на 98,5 млн православных в России был расторгнут всего 3791 брак.

Браки не отличались большой долговечностью, однако не из-за разводов. Вследствие высокой смертности всегда был высоким риск прекращения брака из-за овдовения одного из супругов. В самом конце XIX века, в 1897 г., доля вдов среди всех женщин бракоспособного возраста составляла 13,4%. У мужчин соответствующий показатель был значительно меньшим — 5,45%. В это же время к возрасту 31 год среди не состоявших в браке женщин доля овдовевших была выше доли никогда не вступавших в брак: к 50 годам овдовевшими были 25% женщин, к 62 годам — половина, к 74 годам — свыше 75%.

Овдовение в значительной мере компенсировалось повторными браками, почти обязательными в условиях крестьянской жизни. На рубеже XIX и XX веков (1896-1905) доля повторных браков в общем числе браков составляла примерно 14% для мужчин и 8% для женщин. В результате каждый мужчина и каждая женщина, дожившие до брачного возраста и сыгравшие свадьбу (один или более раз), жили в браке в среднем четверть века.

Что же представляла собой эта четвертьвековая жизнь в браке?

С. Соловьев в своей «Истории России с древнейших времен», описывая древние русские семейные порядки, отмечал, что «отношения мужа к жене и родителей к детям в древнем русском обществе не отличались особенною мягкостью. Человек, не вышедший из родовой опеки, становился мужем, т. е. с ним соединяли существо, не знакомое ему прежде, с которым он прежде не привык встречаться как с существом свободным. Молодой человек после венца впервые встречался с существом слабым, робким, безмолвным, которое отдавали ему в полную власть, которое он был обязан учить, т. е. бить, хотя бы и вежливенъко, по правилу Домостроя». В словах Соловьева выражена позиция просвещенного XIX века. Однако ведь и в то время большинство россиян переходили из детского во взрослое состояние без всяких промежуточных ступеней, а вступление в брак лишь формально отмечало точку этого перехода: «малый» становился «мужиком». Неудивительно, что многое из тех отношений, которые столь критически оценивал Соловьев, дожило и до XX столетия.

В России уже давно пытались хоть как-то ограничить браки по принуждению. Соловьев цитирует патриарший указ XVII века, предписывавший священникам «накрепко допрашивать» женихов и невест, а также их родителей, «по любви ли и согласию друг другу сопружествуются, а не от насилия ли или неволи». Ломоносов призывал «венчающим священникам накрепко подтвердить, чтоб они, услышав где о невольном сочетании, оного не допускали». Но на деле еще и в XIX веке молодые люди очень часто вступали в брак по выбору родителей. Притом, хотя брак всегда понимался как интимный союз мужчины и женщины, при заключении брака на первый план чаще всего выходили экономические и социальные соображения.

В патриархальной семье на женщину смотрели прежде всего как на семейную работницу — способность работать нередко была главным критерием при выборе невесты. Ходу назад после женитьбы не было, оставалось жить по старинной формуле: «стерпится — слюбится».

«Малый», становясь «мужиком» в очень молодом возрасте и продолжая жить в составе «отцовской» семьи, оставался человеком несамостоятельным. А положение женщины было еще хуже: она не только зависела от мужа, но, войдя в большую семью, оказывалась также в зависимости от свекра, свекрови, других мужчин в семье, их жен и т. д. Она сразу же становилась одной из семейных работниц, и эта ее роль находилась в постоянном противоречии с ее же ролями жены и матери. Но были и другие стороны ее зависимого положения в семье, о которых принято было умалчивать, например, снохачество.

Собственные внутренние связи и отношения супружеской семьи, не имевшей достаточной самостоятельности, оставались неразвитыми, не играли в жизни людей той особой роли, какую они приобрели в наше время. А потому и каждый отдельный человек ощущал себя прежде всего колесиком сложного механизма большой семьи, обязанным исправно исполнять свой долг по отношению к ней, и лишь в очень малой мере видел в семье среду для раскрытия и реализации своей индивидуальности. Такая семья не была той социализирующей средой, в которой могла сложиться независимая, индивидуализированная человеческая личность. Человек для семьи — таков принцип, на котором держались испокон веку патриархальные семейные отношения.

Но что-то сдвинулось во второй половине XIX века. До поры растворение человека в семье было оправдано экономической и демографической необходимостью, интересами физического выживания. Но стоило этим двум необходимостям немного ослабеть, и жесткая предопределенность человеческой судьбы лишилась своего оправдания, привычные семейные отношения перестали удовлетворять людей, члены семьи начали «бунтовать». Тогда-то и вышел на поверхность скрытый конфликт большой и малой семьи, «работы» и «жизни». Патриархальная семья оказалась в кризисе.

Кризис этот раньше всего затронул городские слои русского общества, прежде также строившие свои семейные отношения по образцам, близким к крестьянским. Упоминаниями об этом кризисе заполнена русская литература второй половины XIX—начала XX века — от «Анны Карениной» Л. Толстого или «Грозы» А. Островского до статей безвестных или забытых авторов в научных и публицистических изданиях.

Противостояние старого и нового всё более раскалывало Россию, и линия этого раскола прошла через каждую семью.

Бунт на семейном корабле

Россия была не первой страной, столкнувшейся с кризисом традиционной семьи. К началу XX века многие западные страны уже прошли через него, традиционная большая семья стала достоянием истории, уступила место высокомобильной, малой, «супружеской» семье. «За время плаванья, которое должно было привести семью в современность... она отделилась от окружавшей ее общины, воздвигнув — чтобы защитить себя — непреодолимую стену частной жизни. Она прервала свои отношения с дальней родней и ослабила даже те, что поддерживала с близкими родственниками... Как удалось семье незаметно покинуть свою стоянку у причала традиции? ...Команда корабля — мать, отец и дети — вот кто с радостью разорвал державшие его путы, чтобы отправиться в свое собственное плаванье». Эти слова относятся к западноевропейской семье, но то же самое — пусть и позднее — произошло и с семьей российской.

Быть может, главной силой, взорвавшей изнутри старинный семейный уклад и ускорившей его кризис, стала и наиболее придавленная этим укладом женщина.

Хотя определенные шаги к изменению места женщины в семье и обществе были сделаны еще петровскими реформами (освобождением ее из терема), и в XIX веке идеи женского равноправия не были популярны в России и воспринимались как нечто чуждое русской традиции и русской культуре. И. Киреевский находил первый зародыш знаменитого впоследствии учения о всесторонней эмансипации женщины в «нравственном гниении высшего класса» европейского общества. В ненужности, более того, во вреде эмансипации был убежден и Л. Толстой и много писал об этом. Но, видимо, не только в европейской заразе и «высших классах» коренились причины нараставшей в России борьбы за расширение женских прав. Наверное, не следует недооценивать вклада в борьбу за женское равноправие просвещенных и интеллигентных женщин. Однако решающие события происходили всё же не в великосветских салонах. Главной ареной перемен в положении женщины была деревня.

«Бабий бунт» в деревне — лишь одно, хотя и очень яркое проявление назревавших, начинавшихся семейных перемен. Рядом с «женской» их линией видна еще одна — «детская».

В народном сознании было глубоко укоренено представление о безграничных правах родителей по отношению к детям и столь же безграничном долге детей по отношению к родителям. Даже в конце ХIХ века родительская власть была очень велика. Всё еще встречалось выражение «отец заложил сына» (т. е. отдал в работу на определенный срок, а деньги взял вперед). Родителям принадлежало решающее слово, когда речь шла о женитьбе сыновей, а особенно — о замужестве дочерей. И всё же к концу ХIХ века старые семейные порядки в отношениях родителей и детей уже трещали по швам, ослабли и былое уважение родителей, и былая покорность им, хотя внешне многое еще сохранялось.

В той мере, в какой власть родителей еще сохранялась, она всё больше держалась на одной лишь прямой экономической зависимости детей. На протяжении всей второй половины ХIХ века перемены в экономических условиях жизни семьи и во внутрисемейных отношениях расшатывали устои большой неразделенной семьи, и нарастало число семейных разделов. С каждым днем становилось яснее: преимущества большой семьи уже не перекрывают ее недостатков, жить в такой семье становилось всё более тягостно. Скрытые от глаз внутренние антагонизмы большой патриархальной семьи вышли наружу. «Все крестьяне осознают, что жить большими семьями выгоднее, что разделы причиною обеднения, а между тем все-таки делятся. Есть же, значит, этому какая-нибудь причина? Очевидно, что в семейной крестьянской жизни есть что-то такое, чего не может переносить всё переносящий мужик», — писал автор знаменитых писем «Из деревни» Энгельгардт, последовательный противник семейных разделов.

Неизбежность перемен

К началу XX века российское общество оказалось перед лицом острейших экономических и социальных проблем, на фоне которых демографические и семейные неурядицы могли выглядеть не самыми главными. Во всяком случае о них говорили и писали намного меньше, чем, скажем, об экономической отсталости, о земельном вопросе, о бедности или бесправии народа, о необходимости политических перемен и т. д. Но всё же нельзя сказать, чтобы эта сторона народной жизни совсем не привлекала внимания. Огромная смертность, учащавшиеся попытки уклониться от рождения детей или отказ от детей, уже рожденных, «падение семейных нравов», женское эмансипационное движение в городах и «бабий бунт» в деревне, непокорность взрослых детей и ослабевавшая родительская власть, умножавшиеся крестьянские семейные разделы — всё это говорило об обесценении вековых заповедей семейной жизни, об усиливающемся ее разладе.

Разлад был замечен всеми и стал объектом критики, самокритики русского общества, всё более осознававшего необходимость обновления. Изменения в семейной и вообще частной жизни людей были лишь одной из сторон всеобщих перемен, переживаемых Россией в пореформенный период, когда четко обозначилось ее стремление превратиться в современную промышленную страну. За четыре десятилетия, последовавшие за отменой крепостного права, все прежние равновесия были нарушены, а новые — еще не созданы. Российское общество вступило в полосу тяжелого, затяжного кризиса.

Не могла избежать этого кризиса и вся система семейных и демографических отношений. Впрочем, то самое развитие, которое ввергло частную жизнь людей в кризис, создало возможности и выхода из него.

Экономическая необходимость предписывала определенные формы организации семейного производства, разделения труда в семье и т. п., но семья и общество всегда вынуждены были считаться также с демографической необходимостью, которая ставила предел даже и экономическим требованиям. Ей были подчинены многие важнейшие нормы и стереотипы поведения. Культурная и религиозная традиции отводили высокое место ценностям материнства и отцовства и в то же время налагали суровые запреты на маргинальные формы поведения, которые могли позволить женщине или супружеской паре уклониться от выполнения своего родительского долга. Никакое своеволие не допускалось, принцип «человек для семьи» находил здесь одно из самых прочных своих оснований. Снижение же смертности и рождаемости стало двойным сдвигом, резко расширявшим демографическую свободу семьи и ее членов и наносившим этому принципу непоправимый урон.

В самом деле, чем меньше времени, сил, энергии требует от женщины и семьи биологическое воспроизводство, тем больше они могут расходоваться (без ущерба для продолжения рода) на воспроизводство социальное: саморазвитие и самореализацию личности, социализацию детей, передачу и обновление культурных образцов, производство материальных благ и т. п. Старые же семейные порядки никакого выбора не признают, семейные роли и семейные обязанности строго раз и навсегда закреплены, что и оправдано экономической и демографической необходимостью, интересами физического выживания. Стоит этим двум необходимостям хоть немного ослабеть, и жесткая предопределенность человеческой судьбы теряет свое оправдание. Привычные формы демографического и семейного поведения перестают удовлетворять людей, появляется новая активность, направленная на то, чтобы заполнить расширившееся пространство свободы, добиться более долгой жизни для себя и своих детей, отстоять интимность своей семейной жизни, открыть для себя новые социальные роли, полнее реализовать себя.

Пусть в России конца XIX—начала XX века всё это было доступно лишь узкому слою людей и недостаточно осознано всем обществом, а всё же движение уже началось, многое предощущалось, кое-что было известно из примера более продвинутых европейских стран. Разлад в старых семейных порядках, конечно, тревожил современников, но было и ожидание желаемых позитивных перемен.

Было бы хорошо, если бы замена, позволяющая преодолеть кризис традиционных демографических и семейных отношений, произошла в результате их плавной эволюции, постепенной выработки новых форм и норм демографического и семейного поведения, отвечающих новым экономическим и социальным условиям, которые тоже складывались бы постепенно. Но в условиях быстро менявшейся России на это было мало шансов, у нее просто не было времени на постепенные, от поколения к поколению, изменения. Страна стремительно приближалась к социальному взрыву, в котором предстояло сгореть и старой семье.

(Начало. Продолжение в следующем номере)

Строго говоря, слово «семья» не вполне применимо к таким формам общежития, и в бытовом, и тем более в научном языке их обозначают терминами «хозяйство», «домохозяйство», в России в прошлом в этом случае употреблялось слово «двор».
Костомаров Н. Домашняя жизнь и нравы великорусского народа. — М., 1993, с. 209.
Shorter E. Naissance de la famffle moderne. XVIII—XX siecle. — Paris: Seuil, 1977.
Энгелъгардт А.Н. Из деревни: 12 писем: 1872-1887. — М.: Мысль, 1987.
Звонков А.П. Современный брак и свадьба среди крестьян Тамбовской губернии... — М., 1889. Вып. 1.